---

ТАЙНА ТЁМНОГО ГРОТА

Все мои мысли и стремления объяла внезапная страсть: жемчуг.

Целые дни напролёт я проводил на своём плоту, дефилируя по мелководным окраинам озера. Чаще всего — у дальнего берега, противоположного нашему песчаному пляжу: именно здесь встречались самые большие скопления раковин.

Совершенно не разбираясь в качестве и ценности жемчужин, я выбрал, разумеется, дилетантскую шкалу оценки, руководствуясь исключительно интуицией. Наиболее, по моему мнению, красивые и крупные, помещал в специальный плоский ящик, где для каждого перламутрового ядрышка невысокими перегородками было отделено своё место. Остальные, не очень приглянувшиеся мне, я складывал в мешочек из мягкой фланели.

Занятие своё я не открывал никому. Это была наша тайна, моя и Эвелин.

На ночь я приставал к берегу и укладывался прямо на плоту на матрас, накрытый тем самым беличьим одеялом из капитанской каюты. Утром, едва позавтракав, я плюхался в остывшую за ночь воду. Каждая новая раковина, поднимаемая мною на плот, вызывала во мне тревожный и сладкий трепет: «Что там?»

Наконец, я донырялся до того, что глаза мои, разъеденные солёной водой, покраснели и постоянно слезились, и в ушах время от времени возникала какая-то пробка, которая приводила даже к некоторой глухоте. С большим трудом я заставил себя сделать перерыв и не опускаться под воду до тех пор, пока хотя бы не излечатся глаза. Но это свободное время я должен был потратить с пользой.

На дальнем краю леса я выстроил домик. Длинная полоса зарослей, стискиваемая с одной стороны озером, с другой — скалами, здесь совершенно истончалась, и последними росли пять деревьев, одно большое и четыре маленьких. Между ними образовался уютный пятачок, песчаный круг диаметром в пять с половиной шагов. Здесь, натаскав брёвен, я поставил сруб из трёх стен. Задняя была несколько утоплена в скалу, боковые встали вплотную к стволам деревьев. Перед пустым проёмом (со стороны озера), который я оставил вместо четвёртой стены, был сложен очаг, из простых грубых камней. Он радовал меня тихим потрескиванием горящих поленьев и тем, что тепло его огня забиралось внутрь сруба, дым же оставался снаружи. Однако первый же прилив принёс мне грусть и досаду. Вода не дошла до сруба, но вползла в очаг и подняла угольки и золу. И край озера пред моим новым домом оказался как бы забрызган бестолково и неопрятно толкущимися на воде чёрными крошками. Очаг пришлось убрать.

Но не отступать же от задуманного! И я сделал камин. Да, в помещеньице четыре на четыре шага. Вдоль всей задней стены, у тесаных брёвен — просторная тахта, перед ней, слева у входа — низкий круглый стол, а справа — миниатюрный, но настоящий, по всем правилам, английский камин. Именно английский, с четырьмя отверстиями-карманами по бокам, которые греют и сушат воздух, с округлым порталом, и не с печной задвижкой, а скрытым каминным шибером, медная ручка которого выступала наружу в укромном уголке. Да, маленькие помещения всегда очень уютны, но даже в самой крохотной комнатке, в уголке можно пристроить ещё более крохотный камин, и уж уюта-то он не убавит, будьте уверены!

Из толстых досок настелен добротный пол. На тахте — пара матрасов, тонкий, но очень широкий тюфяк в белом постельном белье, белые же несколько подушек, верное беличье одеяло. Между тахтой и столом, на полу — бочонок с водой, сундук и та самая сумка из жёлтой кожи со всеми известными сокровищами.

Плоская крыша. Жердь для просушивания рыболовной сети. Короткий причал для плота. В стороне, меж деревьев, старательно сбитая, укромная кабинка, понятная, неизбежная, с дверцей и отверстием в полу.

Мой новый, маленький, нетревожимый мир.

Крышу я настелил плотную, непроницаемую для дождя, в три слоя. Сверху на неё положил несколько рядов широких пальмовых листьев, не от необходимости, а скорее под влиянием детских романтических образов. И на эти листья время от времени я подбрасывал зёрен или хлебных корочек, и там с какого-то времени стали торчать большие внимательные попугаи, то зелёный, то жёлтый, то красный.

Проснувшись после первой ночи, проведённой в новом жилище, я почувствовал какую-то необыкновенную лёгкость и чистое, сладкое, как звон колокольчика, ощущение бодрости и здоровья. Сквозь приоткрытые веки, путаясь в ресницах, в зрачки заскакивали огненные искорки — блики яркого солнца, роящиеся подобно тучке мошкары на трепещущей поверхности озера. Странная, забытая нега из детства. Поддавшись порыву, я сам для себя захотел почудить и дурашливо, по-детски, гугукнул. И только после этого припомнил, что разбудил меня какой-то странный звук. Вот звук повторился, процарапался где-то внизу, над самым полом. Я замер, медленно и сонно соображая, что бы это значило, и долго так лежал, а когда понял, то оглушительно, со слезой, с подвыванием расхохотался. И между волнами смеховых судорог, икая и задыхаясь, раз за разом пытался повторить этот звук, сымитировать, ведь не ответить ему было невозможно, потому что это кричал попугай в мою каминную трубу.

Отсмеявшись, я встал, зашвырнул на крышу пару кусочков хлеба и, войдя по пояс в воду, медленно и блаженно умылся.

«Всё!» — мысленно сказал я сам себе. — «Сегодня отдыхаем последний день».

Действительно, домик закончен, глаза утратили красноту и перестали слезиться. Можно было снова нырять за раковинами. Ну а в это свободное время мне захотелось пройти по моему краю острова, отдалённому и скалистому, и совершенно мне не знакомому.

Сразу возле моей хижины песок заканчивался, и в озеро острыми камнями входили скалы — всё более и более отвесные и высокие. Из воды перед скалой торчали несколько довольно высоких осколков. И вот за одним из этих каменных клыков я вдруг обнаружил расщелину, узенький грот, уходящий внутрь скалы. Я осторожно спустился в воду, подобрался к расщелине и медленно поплыл в темноту. Часто останавливаясь, я принимал вертикальное положение и, давая глазам привыкнуть к полумраку, зависал в воде, слегка пошевеливая ногами. Во время одной такой остановки внизу почувствовалось песчаное дно.

Вернувшись, я поспешил к хижине. Здесь я на скорую руку сколотил плотик, на котором разместились небольшой очажок и связка смолистых веток.

Снова поплыл я в грот, толкая перед собой плотик с горящим на нём костерком. Поворот, ещё один. И вдруг — пустое пространство, пещера, свод и дальние стены которой почти терялись за пределами света моего костра. Не торопясь, я оплыл подземное озеро по кругу. В трёх местах в глубь скалы уходили ещё трещины. Одна — короткая, каменный свод которой почти сразу уходил под воду. Две других — узкие, с острыми изломами, неопределённо длинные.

Треск костерка в давящей тишине. Тени на близких стенах. Моё дыхание.

Тихо переступая, я дошёл до середины грота, повернул назад. Вдруг нога моя наступила на что-то странно знакомое, и через мгновение я догадался, на что. Набрав в грудь воздуха, я опустился под воду и, нащупав предмет под моей ступнёй, поднял его наверх.

Крупная, тяжёлая раковина. На пути к выходу я нащупал, достал и положил на плот ещё три.

В хижине, протерев слезящиеся от дыма глаза, я присел к лежащим на столе раковинам. Одна пустая. В двух — небольшие, с горошину, жемчужинки. В последней — громадная, безупречно круглая, тяжёлая, влажная.

Чёрные. Все три — совершенно чёрные, до синевы, до воронёного блеска.

Немыслимая, невозможная красота.

Так не бывает!